Delirium/Делириум - Страница 109

109

Вот чьё-то лицо, искорёженное диким воплем; слева, ощерив клыки, в воздух взмывает собака; кто-то орёт: «Вали её! Вали!»

Не могу дышать, не могу дышать, не могу...

Вой, визг; воздетая дубина на миг застывает в воздухе.

И падает; собака, рыча, приземляется; удар; жгучая, всепоглощающая боль.

Темнота.

*

Я открываю глаза. Мир, похоже, разлетелся на тысячи кусков. Всё, что я вижу — это неясные блики света, расплывающиеся, кружащиеся, словно в калейдоскопе. Смаргиваю несколько раз, и постепенно блики собираются в горящую жёлтую лампочку. Лампочка свисает со светло-кремового потолка, на котором красуется большое пятно в форме совы. Моя комната. Мой дом. Я дома.

На короткий миг я чувствую облегчение. Вся кожа зудит, точно в неё впились тысячи иголок. Хочется только одного: откинуться на свою мягкую подушку и погрузиться в тёмное забвение сна. Только бы эта ужасная боль в голове прошла! Но тут оживает память: замок, засада, ожившие тени.

И Алекс.

Что с Алексом?!

Я бьюсь, пытаюсь сесть, но мучительная боль простреливает голову и шею, и я снова падаю на подушку, хватая воздух ртом. Закрываю глаза и слышу, как со скрипом приотворяется дверь. Снизу доносятся голоса: моя тётка разговаривает с кем-то на кухне — мужской голос, не узнаю. Должно быть, регулятор.

В комнате звучат шаги. Лежу, плотно закрыв глаза, и притворяюсь спящей. Матрас чуть прогибается под чьей-то невеликой тяжестью — пришедший наклоняется надо мной; чувствую на шее тёплое дыхание.

Слышу топот других шагов вверх по лестнице, а затем у двери раздаётся шипение Дженни:

— Ты что здесь делаешь? Тётя Кэрол велела тебе держаться от неё подальше. Марш вниз, пока я не сказала ей!

Тяжесть исчезает, и лёгкие шажки топочут через комнату к двери. Чуть приоткрываю глаза и в узенькую щёлку между веками вижу, как Грейс подныривает под плечо Дженни, застывшей в дверном проёме. Грейси, наверно, приходила проверить, как я себя чувствую. Увидев, что Дженни делает несколько осторожных шагов к кровати, я плотно смежаю веки.

Но тут она разворачивается на сто восемьдесят так резко, будто ей невмоготу оставаться в одной комнате со мной. Слышу, как она кричит в коридор: «Она ещё спит!», после чего дверь снова со скрипом затворяется. Но я успеваю отчётливо расслышать голос из кухни: «Кто это был?! Кто её заразил?!»

На этот раз я всё-таки ухитряюсь сесть, несмотря на боль, словно клинком пронзающую голову и шею, и ужасное ощущение головокружения, сопровождающее каждое моё движение. Пытаюсь подняться на ноги, но они не держат. Опускаюсь на четвереньки и ползу к двери. Это усилие окончательно изматывает меня, и я ложусь на пол. Трясусь, как в лихорадке, а комната продолжает кружиться и раскачиваться, словно какие-то дьявольские качели.

Одно хорошо — лёжа на полу и прижавшись к нему ухом, я могу яснее расслышать, о чём идёт разговор внизу. Тётка говорит:

— Вы же должны были его видеть! — Всегда такая выдержанная, Кэрол, похоже, на грани истерики. Такого с ней ещё никогда не было.

— Не беспокойтесь, — заверяет её регулятор. — Мы его найдём.

Меня охватывает невыразимое облегчение. Они не поймали Алекса! Если бы регуляторы знали, кто был со мной, или хотя бы просто заподозрили, его бы уже арестовали. Я произношу безмолвную благодарственную молитву за то, что Алексу неведомо каким чудом удалось спастись.

— Мы ни о чём не догадывались, — лепечет тётка всё тем же дрожащим, срывающимся голосом, таким непохожим на её обычный, размеренный тон. Теперь я понимаю — она не только в истерике. Она себя не помнит от страха. — Это правда, поверьте! Мы не имели никакого понятия, что она заражена. Ну, откуда же нам было знать — аппетит нормальный, на работу всегда вовремя, никаких перепадов настроения...

— Должно быть, она приложила все усилия, чтобы скрыть симптомы, — перебивает её регулятор. — Это у них, заразных, обычное явление.

Я явственно слышу в его голосе отвращение при слове «заразных», как будто он говорит «тараканы» или «террористы».

— Что нам теперь делать? — Голос тётки теперь слышен не так хорошо — должно быть, они с регулятором перешли в гостиную.

— Мы поднимем всех на ноги, — заверяет он, — и если нам хоть чуточку повезёт, то ещё до конца недели...

Больше я ничего не могу разобрать. На мгновение прислоняюсь лбом к двери, сосредоточиваюсь на вдохе и выдохе — боль не даёт нормально дышать. Затем осторожно поднимаюсь на ноги. Вокруг всё плывёт, и я вынуждена опереться о стенку. Так я стою и соображаю, что же теперь делать. Для начала надо выяснить, что, в сущности, произошло. Необходимо узнать, как долго регуляторы вели наблюдение за Брукс-стрит, 37. Ещё надо убедиться, что Алекс в безопасности. Надо поговорить с Ханной. Она поможет. Она наверняка знает, что делать. Пытаюсь повернуть дверную ручку, и выясняется, что дверь заперта.

Конечно. Я теперь узник.

И тут ручка начинает поворачиваться. Я со всех ног бросаюсь к кровати и падаю на неё — боль адская — как раз в тот момент, когда дверь распахивается и снова входит Дженни.

Но я не успеваю вовремя закрыть глаза. Дженни выкрикивает в коридор: «Она проснулась!» В руке у неё стакан воды, но, похоже, ей очень не хочется подходить ко мне. Так и торчит у двери, не сводя с меня глаз.

Уж с кем-с-кем, а с Дженни у меня совсем нет желания общаться, но придётся — жажда замучила. В горле так саднит, будто я наждачной бумаги наглоталась.

— Это мне? — хриплю я, указывая на стакан.

Дженни кивает. Её губы вытянуты в тонкую белую линию. Похоже, впервые в жизни она проглотила язык. Но тут она делает пару быстрых шагов вперёд, ставит стакан на ветхую тумбочку у кровати и пулей несётся к двери.

109