Delirium/Делириум - Страница 38

— Словом, я понятия не имел, что творится. Думал... не знаю, глупо как-то... думал, что, может, на лаборатории кто-то напал или что-то в этом роде... Ну вот, стою там, и вдруг откуда ни возьмись — вообразить только — сотня коров, и все — прямо на меня! — Алекс пожимает плечами. — Вижу — слева лестница, куда, зачем — не знаю. А, была — не была, валю на эту лестницу, соображаю, что бурёнки вроде по ступенькам лазить не любят... — снова улыбка, на этот раз мимолётная, неуверенная. — Вот так и угодил на обзорную галерею.

Отличное, резонное объяснение. Вздыхаю с облегчением — теперь я меньше боюсь этого парня. Но вот странно — что-то у меня в груди начинает ныть, появляется какое-то непонятное чувство... Разочарование, что ли. И ещё. Некоторая часть меня упрямо продолжает сомневаться. Я же помню его там, на галерее: голова запрокинута, хохочет от души и вдруг — подмигивает мне! Он выглядел таким раскрепощённым, уверенным, счастливым... и ничего не боящимся.

«Мир без страха».

— Значит, ты ничего не знаешь о том, как... как такое могло случиться? — Сама себе не верю, что так вдруг осмелела. Сжимаю-разжимаю кулаки, молясь про себя, чтобы он не заметил, в каком я смятении.

— Имеешь в виду путаницу с грузами? — Он произносит эти слова так гладко, без запинки, что мои последние сомнения испаряются. Как и всякий Исцелённый, он не сомневается в истинности официальной версии. — В тот день приёмом грузов занимался другой человек, мой коллега Сэл. Его уволили. И поделом — положено проверять груз — проверяй. А он, должно быть, хлопнул ушами. — Алекс наклоняет голову набок и разводит руками в стороны. — Ну как, довольна?

— Довольна, — отвечаю. Но в груди всё равно сидит какая-то заноза. Если раньше этим вечером мне отчаянно хотелось вырваться из дому, то теперь вот бы было здорово, если бы я вдруг очнулась в своей постели, и оказалось, что я просто сижу, выпрастываю ноги из-под одеяла, и ничего этого не случилось — ни вечеринки с музыкой, ни Алекса, всё это было лишь сном...

— Так что? — спрашивает он и мотает головой в сторону амбара. — Думаешь, мы теперь можем подойти поближе, и нас не растопчут в лепёшку?

Музыка теперь звучит чересчур громко, в быстром темпе. Не понимаю, что в ней так привлекало меня раньше. Ведь это же просто шум — беспорядочный хаос звуков.

Стараюсь не обращать внимания на тот факт, что он только что сказал «мы». Это слово, произнесённое характерным для Алекса мелодичным, подсмеивающимся тоном, звучит невероятно подкупающе.

— Вообще-то, я как раз направлялась домой, — заявляю я и внезапно осознаю, что сердита на него, сама не понимая толком, за что. Наверно, за то, что он оказался не тем, кем я думала, хотя мне, скорее, следовало бы благодарить судьбу за то, что он — совершенно нормальный, Исцелённый, и с ним я в безопасности.

— Как это — домой? — говорит он, словно не веря своим ушам. — Ты не можешь вот так взять и уйти!

Я всегда старалась не поддаваться злости или раздражению — просто не имею на них права в доме Кэрол. Я слишком многим ей обязана, и к тому же, после нескольких истерик, устроенных мною в раннем детстве, терпеть не могу то, как она потом неделями смотрит на меня — искоса, будто анализируя, оценивая... Наверняка она думает: «Вся в свою мать». Но в этот раз я не сдерживаюсь, даю волю гневу. Мне осточертели люди, ведущие себя так, словно этот мир, этот «другой» мир — настоящий, нормальный, а я — какой-то выродок. Разве это справедливо? Как будто все правила вдруг разом изменились, а мне об этом позабыли сообщить.

— Ещё как могу! — Я разворачиваюсь и направляюсь вверх по склону, воображая, что теперь-то он от меня отстанет. Не тут-то было.

— Погоди! — Он в три прыжка нагоняет меня.

— Что ты делаешь? — взвиваюсь я, повернувшись к нему лицом, и снова удивляюсь — до чего уверенно звучит мой голос, особенно если принять во внимание, что сердце чуть из груди не выпрыгивает. Может, в этом и состоит секрет? Может, так и нужно говорить с парнями — сердито и непреклонно?

— А что я делаю? — ухмыляется он. Мы оба чуть-чуть задыхаемся — должно быть, оттого, что летели вверх по склону, — а он всё равно в состоянии улыбаться. — Я всего лишь хочу поговорить с тобой.

— Ты преследуешь меня! — Скрещиваю руки на груди, словно закрываюсь от него в защитный кокон. — Ты преследуешь меня! Опять!

Вот оно! Он недоумённо вскидывает голову, а я ощущаю мгновение болезненного удовольствия: ура, мне удалось его поразить!

— Опять? — обалдело переспрашивает он. Какое счастье — наконец-то не я, а кто-то другой не может найти подходящих слов!

Зато моя речь теперь льётся потоком:

— Мне кажется, это немного странно: я себе живу преспокойно, знать тебя не знаю и видеть не вижу, и вдруг, ни с того ни с сего, куда бы ни подалась, везде вижу тебя!

Я вовсе не намеревалась говорить ничего подобного, и странными мои слова мне тоже не показались, но в тот момент, когда они слетают с моих уст, я вдруг понимаю, что это истинная правда.

Ну всё, теперь он рассердится.

Но ничего подобного, наоборот, он запрокидывает голову и хохочет — долго и громко, и лунный свет обливает серебром плавную линию его щёк и подбородка. Я до того ошеломлена, что стою столбом, не сводя с него глаз. Наконец, он взглядывает на меня. Его глаза по-прежнему трудно рассмотреть — в свете луны всё вокруг становится ярко контрастным, либо сияя чистым серебром, либо утопая во мраке, — но у меня ощущение, будто из них льются тепло и свет, как тогда, у лабораторий.

— Может, просто раньше ты не обращала внимания, — тихо молвит он, опять еле заметно покачиваясь с пятки на носок.