Delirium/Делириум - Страница 27

Выхватываю взглядом в толпе Рейчел и спешу к ней, ни с того ни с сего ощущая непреодолимую тягу быть рядом с ней. Так и хочется, чтобы она опустила руку на мою голову, взъерошила мне волосы, как она делала, когда я была совсем маленькой, и сказала: «Молодчинка, Луни!» — так она поддразнивала меня тогда.

— Рейчел! — Непонятно почему, но у меня спирает дыхание, с трудом проталкиваю слова сквозь глотку. Я так счастлива видеть её, что ещё чуть-чуть — и разревусь. Но, само собой, сдерживаюсь. — Ты пришла!

— Конечно, пришла! — улыбается она. — Ты же моя сестра, забыла? — Она вручает мне букетик маргариток, обёрнутый в коричневую бумагу. — Поздравляю, Лина!

Зарываюсь лицом в цветы и вдыхаю их запах, стараясь подавить желание броситься Рейчел на шею. Ещё мгновение мы стоим так, молча глядя друг на друга, и тут она протягивает руку... Сейчас она, конечно, обнимет меня, как в прошедшие времена моего детства, или, по крайней мере, погладит по плечу...

Но вместо этого она всего лишь смахивает мою чёлку, прилипшую ко лбу:

— Фу-у! — говорит она, всё ещё улыбаясь. — Ты такая потная!

Знаю, глупо и по-детски чувствовать разочарование, и тем не менее, я разочарована.

— Это всё из-за мантии, — отвечаю я. Конечно, всё дело в этой проклятой мантии: она душит меня, не даёт ни двигаться, ни дышать...

— Пошли! — говорит сестра. — Тётя Кэрол тоже хочет поздравить тебя.

Тётушка Кэрол стоит у кромки поля с дядей, Грейс и Дженни и разговаривает с миссис Спрингер, учительницей истории. Я иду рядом с Рейчел; она всего лишь на несколько дюймов выше меня, и мы шагаем в ногу, но между нами расстояние в добрых три фута. Она молчит. Я вижу, что ей уже хочется поскорее уйти домой и заняться своими делами.

Но я позволяю себе бросить взгляд назад — ничего не могу поделать. Повсюду снуют девушки в оранжевых, как пламя, мантиях. Я вижу их словно издалека. Голоса и звуки перемешались и их уже не отличить друг от друга — так похоже на неумолчный шум океана, струящийся под обыденными уличными ритмами Портленда, непрестанный и оттого почти неуловимый. Всё за моей спиной выглядит статичным и ярким, словно обведённым тушью: стылые улыбки родителей, ослепительная вспышка фотокамеры, открытые рты и блестящие белые зубы, тёмные сияющие волосы и глубокое синее небо, и этот безжалостный, окутывающий всех свет... Такая чистая и идеальная картина, что мне кажется, будто она уже стала воспоминанием, волшебным сном...

Глава 8

Номер один, Н — водород,
он в солнце горит, тепло нам дарит,
и жизнь на Земле цветёт.

Два — гелий Не, инертный газ,
он легче, чем пушинки, нежнее снежинки
и ввысь поднимает нас.

Три — литий, Li, коварный металл,
в глаза попадёт — до дна их сожжёт,
в ракетах огнём он стал.

Четыре — бериллий, лёгкий металл...

— Из «Молитв к элементам[11]» («Молитвы и упражнения», Книга Тссс)

На летних каникулах я всегда помогаю дяде в магазине — по понедельникам, средам и субботам. Работа состоит в том, чтобы наполнять полки товарами, работать в отделе деликатесов, ну, и иногда помогать вести счета в маленьком офисе позади стеллажа со смесями на завтрак и прочими сухими полуфабрикатами. К счастью, в последних числах июня этого года Эндрю Маркус прошёл свою Процедуру и получил постоянную работу в другом магазине.

Утром Четвёртого июля я отправляюсь к Ханне. Каждый год мы непременно ходим на Восточный Променад смотреть фейерверк. Там в это время всегда весело: играет оркестр, уличные торговцы продают с лотков жареное мясо на шампурах, и початки кукурузы, и бумажные тарелки с яблочным пирогом и мороженым... Четвёртое июля — День независимости, день, в который мы празднуем окончательное закрытие наших границ — один из моих самых любимых праздников. Весь город полон чудесной музыки, по улицам стелется дым от многочисленных барбекю, и фигуры людей становятся призрачными, словно ненастоящими. Особенно мне нравится то, что комендантский час в этот начинается не в девять, а в одиннадцать вечера. В последние годы мы с Ханной придумали игру: остаёмся на улице так долго, как только возможно, с каждым разом всё больше сокращая время на возвращение домой. В прошлом году я влетела в двери своего дома в 22.58, едва не падая от изнеможения — так я бежала. Но, улёгшись в постель, всё улыбалась и улыбалась — мне казалось, что я совершила нечто замечательное.

На дверях дома Ханны — цифровая панель. Подруга доверила мне код, ещё когда мы были в восьмом классе, и сказала, что «перекусит меня напополам», если я кому-нибудь когда-нибудь где-нибудь и почему-нибудь его назову. Нажимаю четыре цифры и проскальзываю в двери. Я никогда не утруждаю себя стуком: родителей Ханны, скорее всего, нет дома, а она сама никогда не открывает дверь. Я, кажется, единственная, кто приходит к ней в гости. И это очень странно. Ханна все годы была одной из самых популярных девчонок в школе, на неё многие равняются, и она ко всем очень по-дружески относится, однако ни с кем она так не близка, как со мной.

Мы подружились, когда нас посадили за одну парту во втором классе, на уроках миссис Яблонски. Иногда мне приходит в голову: не жалеет ли Ханна об этом? Её фамилия — Тэйт, мы просто шли одна за другой по алфавиту (я тогда во всех списках значилась под фамилией тёти, Тидл). Может, ей хотелось бы сидеть с кем-то другим? Например, с Ребеккой Трелони, или Кати Скарп, или даже с Мелиссой Портофино. По временам мне кажется, что она заслуживает куда более замечательной подруги, чем я. Как-то Ханна сказала, что я ей нравлюсь за то, что не строю из себя невесть кого, за то, что умею испытывать по-настоящему глубокие чувства. Вот в этом-то и проблема — в некоторых отношениях я действительно чересчур чувствительна.