Delirium/Делириум - Страница 46

— Большинство Исцелённых о таких вещах не думают; Кэрол — это моя тётя — она всегда говорит: это пустая трата времени; она всегда говорит: там ничего нет, кроме зверей, и голой земли, и всяких букашек; что все разговоры об Изгоях — это детский лепет; она говорит: верить в существование Изгоев — то же самое, что верить в существование волков-оборотней и вампиров; ты же знаешь, люди говорят, что в Дебрях водятся вампиры?..

Алекс улыбается, но его улыбка похожа на гримасу.

— Лина, я должен тебе что-то сказать. — Его голос звучит немного громче, но что-то во мне сопротивляется, я боюсь позволить ему говорить.

Теперь я совершенно не в силах остановиться, меня несёт:

— Это больно? Процедура я имею в виду моя сестра говорит что пустяки они накачивают тебя таким количеством обезболивающего но моя кузина Марсия говорила что хуже этого ничего не может быть это хуже чем рожать хотя своего второго ребёнка она рожала что-то около пятнадцати часов...

Я останавливаюсь на полном скаку, краснею, мысленно кляну себя на чём свет стоит за то, что беседа приняла такой нелепый оборот. Вот бы отмотать назад, до вчерашней вечеринки, до того момента, когда с моими мозгами приключился полный затор — похоже, тогда они застопорились, как будто решили сберечь весь накопившийся в них мусор на случай словесного поноса.

— Я не боюсь! — чуть ли не выкрикиваю я, потому что Алекс открывает рот, намереваясь заговорить. В отчаянии пытаюсь как-то спасти положение. — Моя Процедура уже на подходе. Шестьдесят дней. Вот глупость-то, а? В смысле — что я считаю дни. Но я уже не могу больше ждать, вся извелась...

— Лина! — говорит Алекс, на этот раз ещё громче и строже, и я трезвею.

Он оборачивается ко мне — теперь мы лицом к лицу. В этот момент мои кроссовки отлипают ото дна, и я ощущаю, как волна плещет мне в затылок. Прилив. Причём мощный и быстрый.

А Алекс продолжает:

— Послушай меня. Я не тот... Я не тот, за кого ты меня принимаешь.

Я с трудом удерживаюсь на ногах: неизвестно откуда взявшиеся течения пытаются утащить меня за собой. Так всегда кажется: отлив медленный, еле тащится, зато прилив — глазом моргнуть не успеешь.

— Что ты такое говоришь? — лепечу я.

Его глаза — переливающиеся золотом, янтарём, глаза зверя — неотрывно смотрят мне в лицо, и неизвестно почему я снова пугаюсь.

— Я не Исцелённый, — говорит он. Я на секунду закрываю глаза и воображаю, что ослышалась, что волны мешают мне как следует расслышать его слова. А когда поднимаю веки, он по-прежнему стоит рядом и смотрит на меня, и вид у него такой виноватый... и у него в глазах ещё что-то такое... печаль, может быть? — что я знаю — я не ослышалась.

Он продолжает:

— Я никогда не подвергался Процедуре.

— Ты хочешь сказать — она не подействовала? — Всё моё тело дрожит, немеет, и я вдруг осознаю, что совсем замёрзла. — Ты прошёл через Процедуру, но она не удалась? Так же, как у моей мамы?

— Нет, Лина. Я... — Он отводит взгляд, прищуривается и еле слышно говорит: — Я не знаю, как тебе объяснить.

Вся верхняя половина моего тела — от кончиков ногтей до корней волос — теперь словно закована в лёд. В голове мелькают разрозненные образы, словно кадры в порезанном и наспех склеенном кино, и везде я вижу Алекса: вот он стоит на обзорной галерее, его волосы пылают золотом осенних листьев; вот он поворачивает голову, показывая свой треугольный шрам на шее, пониже левого уха; а сейчас он протягивает ко мне руку и говорит: «Со мной ты в безопасности. Я не причиню тебе вреда»...

Я вновь принимаюсь сыпать словами, бездумно, автоматически, но я сейчас вообще не в состоянии ни думать, ни что-либо чувствовать:

— Процедура не подействовала, и ты стал притворяться, что всё в порядке, начал лгать — чтобы можно было ходить в школу, получить работу, завести семью и всё в том же духе. Но в действительности ты не... ты всё ещё... ты ещё можешь быть... — Я не могу заставить себя вымолвить ужасные слова: «неисцелён», «заражён», «болен». Не могу. Я тогда сама заболею.

— Нет. — Голос Алекса гремит с такой силой, что я вздрагиваю, подаюсь назад, но кроссовки скользят по неровному дну, и я почти с головой ухожу под воду. Но когда Алекс делает движение ко мне, я отшатываюсь, не желая, чтобы он коснулся меня. Его лицо каменеет, словно он принимает какое-то решение, и я слышу его слова: — Я никогда не проходил Исцеления. Никто и никогда не подбирал мне партнёров для совместной жизни. У меня даже Аттестации не было!

— Не может быть... — еле слышно шепчу я. Небосвод надо мной кружится, как в водовороте, все краски — синяя, и розовая, и красная — сливаются вместе, и кажется, будто небо кровоточит. — Не может быть. У тебя же такой особый шрам...

— Просто шрам, — поправляет он немного более мягким тоном. — Это вовсе не «особый» шрам. — Он отворачивается, давая мне рассмотреть его шею. — Три тонких линии, треугольник остриём вниз. Очень легко подделать. Скальпелем, перочинным ножом — да вообще чем угодно.

Я снова закрываю глаза. Вокруг вздымаются волны, и от этого мерного движения то вверх, то вниз меня начинает подташнивать — чего доброго вырвет прямо здесь, в воде. Стараюсь подавить тошноту и затолкать подальше бьющееся в голове и грозящее свести меня с ума понимание...

Такое чувство, что я тону. Открываю глаза и хрипло каркаю:

— Как?..

— Ты должна понять, Лина. Я доверяюсь тебе, видишь? — Он смотрит на меня так пристально, что я почти физически ощущаю его взгляд как прикосновение. И я отвожу глаза. — Я не хотел... Я не хочу обманывать тебя.