Delirium/Делириум - Страница 60

И тут в комнату врываются собаки.

Глава 14

Человеческие существа в их естественном состоянии непредсказуемы, изменчивы и глубоко несчастливы. И лишь тогда, когда их животные инстинкты подчинены строгому контролю, они могут стать ответственными, последовательными и счастливыми.

— Книга Тссс, стр. 31.

Когда-то мне довелось увидеть репортаж о том, как дрессировщик в Портлендском цирке нечаянно ранил бурого мишку во время обычной каждодневной тренировки. Я тогда была совсем малышкой, но на всю жизнь запомнила этот репортаж. Огромный бурый медведь носился по арене в своей дурацкой шляпе из красной бумаги, нелепо подпрыгивавшей на его голове, и рвал в клочья всё, до чего мог дотянуться когтями и зубами: бумажные ленты, складные стулья, воздушные шарики... Та же судьба постигла и дрессировщика: из его головы можно было сделать гамбургер.

Но самым ужасным — то, что я запомнила навсегда — был панический рёв несчастного животного — ужасающий, бесконечный, яростный и даже чем-то напоминающий человеческий.

Вот какая картина мне вспоминается, когда рейдеры наводняют виллу, врываясь через выломанную дверь, высаживая окна. Вот о чём я думаю в то время, когда музыка обрывается и вместо неё воздух наполняется лаем, криками и звоном разбитого стекла. Чьи-то горячие руки пихают и толкают меня спереди, сзади и с боков, кто-то въезжает локтем мне в подбородок, ещё кто-то — под рёбра. У меня перед глазами — тот медведь.

Мечущаяся толпа подхватывает меня, и на гребне волны паникующих я несусь вместе со всеми куда-то в заднюю часть дома. Позади слышу щёлканье собачьих челюстей и посвист регуляторских дубинок, рассекающих воздух. Стоит страшный крик, кажется, что вопит одна огромная глотка. Сзади на меня валится какая-то девушка — дубина с тошнотворным треском врезается ей в затылок. Чувствую, как её пальцы цепляются за мою майку, стряхиваю их и продолжаю проталкиваться вперёд, проскальзывая между беглецами. У меня нет времени на сожаления, нет времени на страх — ни на что нет, кроме одного: двигаться, прокладывать себе дорогу дальше. В голове только одна мысль: бежать, бежать, бежать!

Это может показаться странным, но посреди всего этого хаоса я на минуту вижу окружающее сверхчётко, словно в замедленной съёмке, как будто я отстранилась от происходящего и смотрю фильм: на парня слева от меня прыгает собака; его колени подгибаются и он падает ничком с еле слышным стоном, похожим скорее на вздох; кровь бьёт фонтаном из его шеи, куда пёс вонзил зубы. Девушка с роскошными светлыми кудрями пригибается под дубиной регулятора, и на секунду моё сердце перестаёт биться, мне кажется, что я умерла, мне кажется, что всё кончено. Но потом регулятор прыскает ей в лицо перечным спреем, она с воплем поворачивается ко мне, и я вижу — это не Ханна. На меня накатывает волна облегчения.

Ещё несколько застывших кадров. Это кино, только кино. Такого просто не может случиться в реальной жизни. Этого не может быть, только в кино. Парень и девушка пытаются пробиться в одно из боковых помещений, наверно, думают, что там есть запасный выход. Но дверь слишком узка, чтобы они могли пройти оба одновременно. На парне голубая рубашка с надписью «Портлендская Военно-морская База». У девушки длинные пламенно-рыжие волосы. Ещё пять минут назад они разговаривали и смеялись вместе, стояли так близко друг к другу, что можно было подумать — они вот-вот поцелуются. А теперь они дерутся. Но девушка слишком маленькая, шансов у неё нет. Она вонзает зубы ему в руку, как собака, как дикий зверь; он взвывает, впадает в бешенство, рвёт её за плечи и припечатывает спиной к стенке, прочь со своего пути. Она падает, пытается подняться, оскальзывается; один из рейдеров, огромный детина с рожей, красней которой я в жизни своей не видала, наклоняется, вцепляется в её конский хвост и дёргает кверху, ставя девушку на ноги. Военно-морской Базе тоже не удаётся уйти далеко: двое рейдеров гонятся за ним. Пробегая мимо, я слышу громкие удары их дубин и вопли избиваемого парня.

«Звери! — думаю я. — Мы звери».

Люди толкаются, отпихивают друг друга, прикрываются друг другом, как щитом, а рейдеры продолжают своё неуклонное движение вперёд, настигают нас, налетают на нас, в ноги нам вгрызаются собаки, дубины опускаются и подымаются так близко от моей головы, что я ощущаю затылком ветер от их непрерывного движения. Я всё время ожидаю жгучей боли, всё время ожидаю, что всё вокруг зальётся алым. Толпа вокруг меня редеет по мере продвижения рейдеров. Крики раздаются всё ближе ко мне, вот уже рядом слышу «крррак!» — и кто-то падает и бьётся на полу, погребённый под тремя, четырьмя, пятью рычащими псами. Вопли, вопли, отовсюду вопли.

Каким-то непостижимым образом мне удаётся избежать поимки. Я всё ещё несусь по скрипучему полу узкого коридора, мимо каких-то комнат, мимо людей и рейдеров; вот ещё огни, вот ещё разбитые окна, с улицы доносятся звуки ревущих двигателей. Они окружили виллу со всех сторон. И тут передо мной возникает открытая задняя дверь, а за ней — тёмные, частые деревья, прохладный шепчущий лес на задах дома. Только бы мне успеть выбраться наружу... если я смогу спрятаться от прожекторов...

Слышу, как позади меня взлаивает собака, а за нею раздается тяжёлый топот ног. Рейдер настигает меня, вот он совсем близко, он резко, хрипло орёт: «Стой!» — и я внезапно осознаю, что одна в коридоре. Ещё пятнадцать шагов... десять... Мне бы только добраться до темноты...

За пять шагов от двери я вдруг чувствую жгучую, пронизывающую боль в ноге. Здоровенная псина всадила мне в икру свои клыки. Я поворачиваюсь и вижу того громадину с красной рожей, его глаза горят, он улыбается — о Боже, он улыбается, он получает удовольствие от того, что здесь происходит! — заносит дубину... Я закрываю глаза, уже заранее ощущая море боли, огромный кроваво-красный океан боли. Перед глазами встаёт лицо моей мамы.